06.11.2012 в 01:20
Пишет Барвинка.:Белк, оно выдернуто из хз какого контекста.
Непонятно, размыто и как всегда без обоснуя.
Не печалься, ага?
Персонажи: Тэхён, Ёнгук
Жанр: повседневность
Размер: тыща плюс-плюс
Написано по заявке.
Я жду ответа)Дешёвая обстановка, дешёвый алкоголь, дешёвая взаимосвязь невыгодных отношений, дешёвый мужской одеколон.
Рвотные позывы только прибавляют несколько единиц «минус» к ситуации, застряв комком где-то между горлом и осознанием.
- Ты чего встал? Проходи, ну же.
Подталкиваемый незначительными пинками в спину, но в то же время заботливо обнятый тёплой сильной рукой, Ёнгук заходит в чужую квартиру. Организм тут же отзывается на ненужные ему сейчас лишние движения и вынуждает лишь крепче вцепиться в подпирающего его, твёрдо стоящего на ногах парня, лицо которого он не может вспомнить, хотя маячит оно совсем рядом. Ёнгук чувствует сухие губы рядом с ухом, шепчущие что-то успокаивающее, тёмно-русые волосы, всё время щекочут щеку, а тёмные карие с чёрным отливом глаза мелькают напротив, но этих миллисекунд очень мало для расфокусированного взгляда, чтобы собрать картинку.
- Постой пару минут. Я разденусь, и тебя потом раздену.
Фраза звучит двусмысленно. Если учитывать, что Гуку приходилось её частенько слышать в совсем другом ключе, то сейчас она кажется неуместной и почему-то фальшивой. Рядом ощущается копошение, но Ёнгук старается на него не отвлекаться, больше заботясь о своём состоянии.
Нарушает запрет, делая два шага вперёд, но неожиданно для себя оседая, когда ватные ноги подводят, сгибаясь в коленях. Упасть не дают всё те же тёплые руки, чей хозяин только что негромко выругался и, кажется, кого-то проклинал.
Квартира просто пропитана запахом дешёвого одеколона, резко контрастирующего с запахом выпечки, от чего желудок скручивает в узел, который пытается, точно живой, выбраться наружу, но находит препятствие на половине пути.
- Ботинки скинул, и хватит с тебя. Надоело уже с тобой возиться.
Сохён, Тохон, Джухён, Тэхён – имена вертятся, точно на концах постоянно движущейся карусели, не давая точно обозначить владельца ворчливого слегка хрипловатого голоса. И эта идентификация сейчас кажется более важной, чем определения своего положения в пространстве.
По мнению Ёнгука они неприлично быстро добираются до кровати, на которую его тут же толкают, накрывают одеялом и велят лежать смирно. Яд грозится стечь с кончика языка, выродиться в слова и раствориться в воздухе.
Но просто что-то мешает.
На лоб кладут что-то холодное, одновременно дарящее покой и сон. Беспокойный, чёрно-белый и пропитанным поганым запахом.
- И тебе подавиться кофе как и я сейчас. Да, дрыхнет твой друг. Выспится, тут же перенаправлю к тебе. Всё пока, ещё надо футболку в стиральную машину кинуть, а то из-за тебя, паразита, там теперь большое коричневое пятно.
Ворчливый голос из сна не оказывается просто сном – Ёнгук это понимает, когда интуитивно пытается дойти до комнаты, откуда доносятся звуки, отчего-то считая, что там спасение.
Состояние не то, чтобы паршивое, явно переваливающее за планку «Очень плохо», но по крайней мере взгляд фокусируется, и ещё ни один косяк не был встречен лбом или коленкой.
Ёнгук идёт тихо, с трудом переставляя ноги, которые не собирались избавляться от пресловутой ваты, как и не собирались держать своего хозяина.
Облизывая сухие губы, замечает, что это совсем не помогает, а рот уже стягивает от сухости, от которой, казалось, потрескалось горло, так как каждый вдох давался с трудом и болью, точно воздух цеплялся за края этих трещин, тревожа нежную оболочку.
Когда Ёнгук нечаянно задевает рукой то ли картину, то ли зеркало, перед глазами материализуется человеческая фигура в просторных серых домашних штанах, пушистых тапочках и оголённым торсом. По тёмно-русым волосам, и карим глазам с чёрным отливом, кажущимся в приглушенном свете ещё насыщеннее, Ёнгук признает того, кто вчера служил подпоркой и укладывал спать.
-Проснулся, пьянь. Унесло же тебя после двух рюмок, а на вид крепким кажешься.
Ёнгук до зубной боли хочется съязвить, либо ударить – так чешутся руки, но он просто просит пить, не узнавая своего голоса, и идёт следом за закатившем глазам парнем.
Сохён, Тохон, Джухён, Тэхён.
- Тэхён, - не оборачиваясь, произносит парень и тянется вверх, к кружке.
Ёнгук кивает, усаживается на стоящий рядом стул и на мгновение замирает. По долгу профессии он привык подмечать, строить, дорисовывать красивые линии, изгибы: вот и сейчас видна почти идеальная красивая линия, начинающаяся от начала кисти, и исчезающая ближе к резинке штанов, теряясь в бликах смуглой кожи. Секундное наваждение тут же смывается мощным потоком воды, включенным в это же мгновение.
Но одной кружкой дело не заканчивается: Ёнгук просит ещё и ещё, чувствуя, как края трещин затираются, становятся мягче и больше не цепляют воздух, позволяя дышать без боли.
Раздражающе жужжащий рой мыслей в голове постепенно успокаивается, а посторонние звуки не вызывают барабанную дробь в висках, возвращая организму его привычное состояние.
- Эй, а ты кофе любишь? - Тэхёна, кажется, совершенно не напрягает сидящий напротив человек, о котором он знает только имя. Ёнгуку же не совсем удобно что-либо говорить, резать атмосферу своим грубым голосом. Отчасти это зависит от тощеватого на вид оголённого тела, снующего из угла в угол в поисках кофеварки и снова мешающего всего мысли.
- Нет, - единственное, на что хватает сил. Тем более, Ёнгук уверен, что ему здесь предложат только растворимый, от которого сведёт зубы и придётся долго обниматься белым другом. А ещё раз испытывать общения с дешёвыми товарами он не хочет.
- А что ты любишь?
Оптимизма до неприличия много в голосе, соотнесённого в больших пропорциях к насмешке, что позволяет снова подняться уровню раздражения и начать заострять внимание на отвлекающих вещах.
- Чай, - краткость – сестра таланта и помощник утопающего, кем себя и считает Гук.
Тэхён отставляет кофеварку со сломанным носиком, насыпает себе ровно две чайных ложки черного порошка , во вторую же кружку кидает пакетик чая и заливает всё кипячённой водой.
Движения очень простые и заученные привычкой, но красивые в своей простоте. Попавшаяся под руку ложечка становится воображаемым карандашом, а поверхность стола альбомным листом. Ёнгук не глядя рисует красивые изгибы, линии, впадинки, а сам пытается до мельчайших подробностей запомнить всё в живую, чтобы сегодня вечером перенести на настоящую бумагу.
- Знаю, что не понравится, но у тебя нет выбора. Не думаю, что сахарное печенье с водой это вкуснее, - Тэхён пожимает плечами и передаёт кружку, замечает рисующие движения, но не подаёт виду и продолжает что-то красиво втирать.
Ёнгуку нравится.
Нравится голос, порой выталкивающий сам себя из каких глубин, но всё равно остающийся чистым и ровным. Нравятся глаза, меняющие насыщенность чёрного отлива в зависимости от ценности того, что произносится вслух. Нравятся пухлые розоватые губы, соблазнительно порой обхватывающие кромку кружку. Нравятся длинные изящные пальцы, отстукивающие тихую дробь по столу, которая на удивление совсем не раздражала, а только успокаивала.
Запах кофе, чая, дешёвого одеколона смешиваются, дают результатом что-то непонятное, нейтральное, но безусловно тёплое.
- И тебе пора, кстати. Я обещал выпнуть тебя, как только ты продерёшь глаза. Иди одевайся, - неожиданно спохватывается Тэхён, почувствовав на себя, тяжелеющий с каждой минутой взгляд и потрескивающую рядом напряжённую атмосферу.
Ёнгук одевается за какие-то минуты, только около двери топчется долго, всматриваясь в приглушенном солнечном свете на хозяина квартиры и стараясь до конца впитать в свой мозг понравившийся силуэт.
Тэхён улыбается очень мягко, как размягчённая карамель в конфете, и – опять же - красиво, стягивает со своего пальто шарф и вяжет вокруг его горла, что-то шепча про утренние заморозки, перерастающие к обеду в настоящие сибирские морозы.
Глупо, но Ёнгук верит.
Он пытается запомнить дорогу, идёт медленно и смотрит по сторонам, стараясь взглядом зацепиться за что-нибудь интересное, запоминающееся, что поможет при воспроизведении маршрута в будущем.
В то, что он вернётся, Ёнгук даже не сомневается и сильнее зарывается носом в тёплый зимний шарф, пропахнувший растворимым кофе, дешёвым одеколоном и пока ещё неопределённым запахом Тэхена.
Вернуть его, конечно, придётся.
Как и захватить с собой набор карандашей и пару альбомов.
URL записиНепонятно, размыто и как всегда без обоснуя.
Не печалься, ага?
Персонажи: Тэхён, Ёнгук
Жанр: повседневность
Размер: тыща плюс-плюс
Написано по заявке.
Я жду ответа)Дешёвая обстановка, дешёвый алкоголь, дешёвая взаимосвязь невыгодных отношений, дешёвый мужской одеколон.
Рвотные позывы только прибавляют несколько единиц «минус» к ситуации, застряв комком где-то между горлом и осознанием.
- Ты чего встал? Проходи, ну же.
Подталкиваемый незначительными пинками в спину, но в то же время заботливо обнятый тёплой сильной рукой, Ёнгук заходит в чужую квартиру. Организм тут же отзывается на ненужные ему сейчас лишние движения и вынуждает лишь крепче вцепиться в подпирающего его, твёрдо стоящего на ногах парня, лицо которого он не может вспомнить, хотя маячит оно совсем рядом. Ёнгук чувствует сухие губы рядом с ухом, шепчущие что-то успокаивающее, тёмно-русые волосы, всё время щекочут щеку, а тёмные карие с чёрным отливом глаза мелькают напротив, но этих миллисекунд очень мало для расфокусированного взгляда, чтобы собрать картинку.
- Постой пару минут. Я разденусь, и тебя потом раздену.
Фраза звучит двусмысленно. Если учитывать, что Гуку приходилось её частенько слышать в совсем другом ключе, то сейчас она кажется неуместной и почему-то фальшивой. Рядом ощущается копошение, но Ёнгук старается на него не отвлекаться, больше заботясь о своём состоянии.
Нарушает запрет, делая два шага вперёд, но неожиданно для себя оседая, когда ватные ноги подводят, сгибаясь в коленях. Упасть не дают всё те же тёплые руки, чей хозяин только что негромко выругался и, кажется, кого-то проклинал.
Квартира просто пропитана запахом дешёвого одеколона, резко контрастирующего с запахом выпечки, от чего желудок скручивает в узел, который пытается, точно живой, выбраться наружу, но находит препятствие на половине пути.
- Ботинки скинул, и хватит с тебя. Надоело уже с тобой возиться.
Сохён, Тохон, Джухён, Тэхён – имена вертятся, точно на концах постоянно движущейся карусели, не давая точно обозначить владельца ворчливого слегка хрипловатого голоса. И эта идентификация сейчас кажется более важной, чем определения своего положения в пространстве.
По мнению Ёнгука они неприлично быстро добираются до кровати, на которую его тут же толкают, накрывают одеялом и велят лежать смирно. Яд грозится стечь с кончика языка, выродиться в слова и раствориться в воздухе.
Но просто что-то мешает.
На лоб кладут что-то холодное, одновременно дарящее покой и сон. Беспокойный, чёрно-белый и пропитанным поганым запахом.
- И тебе подавиться кофе как и я сейчас. Да, дрыхнет твой друг. Выспится, тут же перенаправлю к тебе. Всё пока, ещё надо футболку в стиральную машину кинуть, а то из-за тебя, паразита, там теперь большое коричневое пятно.
Ворчливый голос из сна не оказывается просто сном – Ёнгук это понимает, когда интуитивно пытается дойти до комнаты, откуда доносятся звуки, отчего-то считая, что там спасение.
Состояние не то, чтобы паршивое, явно переваливающее за планку «Очень плохо», но по крайней мере взгляд фокусируется, и ещё ни один косяк не был встречен лбом или коленкой.
Ёнгук идёт тихо, с трудом переставляя ноги, которые не собирались избавляться от пресловутой ваты, как и не собирались держать своего хозяина.
Облизывая сухие губы, замечает, что это совсем не помогает, а рот уже стягивает от сухости, от которой, казалось, потрескалось горло, так как каждый вдох давался с трудом и болью, точно воздух цеплялся за края этих трещин, тревожа нежную оболочку.
Когда Ёнгук нечаянно задевает рукой то ли картину, то ли зеркало, перед глазами материализуется человеческая фигура в просторных серых домашних штанах, пушистых тапочках и оголённым торсом. По тёмно-русым волосам, и карим глазам с чёрным отливом, кажущимся в приглушенном свете ещё насыщеннее, Ёнгук признает того, кто вчера служил подпоркой и укладывал спать.
-Проснулся, пьянь. Унесло же тебя после двух рюмок, а на вид крепким кажешься.
Ёнгук до зубной боли хочется съязвить, либо ударить – так чешутся руки, но он просто просит пить, не узнавая своего голоса, и идёт следом за закатившем глазам парнем.
Сохён, Тохон, Джухён, Тэхён.
- Тэхён, - не оборачиваясь, произносит парень и тянется вверх, к кружке.
Ёнгук кивает, усаживается на стоящий рядом стул и на мгновение замирает. По долгу профессии он привык подмечать, строить, дорисовывать красивые линии, изгибы: вот и сейчас видна почти идеальная красивая линия, начинающаяся от начала кисти, и исчезающая ближе к резинке штанов, теряясь в бликах смуглой кожи. Секундное наваждение тут же смывается мощным потоком воды, включенным в это же мгновение.
Но одной кружкой дело не заканчивается: Ёнгук просит ещё и ещё, чувствуя, как края трещин затираются, становятся мягче и больше не цепляют воздух, позволяя дышать без боли.
Раздражающе жужжащий рой мыслей в голове постепенно успокаивается, а посторонние звуки не вызывают барабанную дробь в висках, возвращая организму его привычное состояние.
- Эй, а ты кофе любишь? - Тэхёна, кажется, совершенно не напрягает сидящий напротив человек, о котором он знает только имя. Ёнгуку же не совсем удобно что-либо говорить, резать атмосферу своим грубым голосом. Отчасти это зависит от тощеватого на вид оголённого тела, снующего из угла в угол в поисках кофеварки и снова мешающего всего мысли.
- Нет, - единственное, на что хватает сил. Тем более, Ёнгук уверен, что ему здесь предложат только растворимый, от которого сведёт зубы и придётся долго обниматься белым другом. А ещё раз испытывать общения с дешёвыми товарами он не хочет.
- А что ты любишь?
Оптимизма до неприличия много в голосе, соотнесённого в больших пропорциях к насмешке, что позволяет снова подняться уровню раздражения и начать заострять внимание на отвлекающих вещах.
- Чай, - краткость – сестра таланта и помощник утопающего, кем себя и считает Гук.
Тэхён отставляет кофеварку со сломанным носиком, насыпает себе ровно две чайных ложки черного порошка , во вторую же кружку кидает пакетик чая и заливает всё кипячённой водой.
Движения очень простые и заученные привычкой, но красивые в своей простоте. Попавшаяся под руку ложечка становится воображаемым карандашом, а поверхность стола альбомным листом. Ёнгук не глядя рисует красивые изгибы, линии, впадинки, а сам пытается до мельчайших подробностей запомнить всё в живую, чтобы сегодня вечером перенести на настоящую бумагу.
- Знаю, что не понравится, но у тебя нет выбора. Не думаю, что сахарное печенье с водой это вкуснее, - Тэхён пожимает плечами и передаёт кружку, замечает рисующие движения, но не подаёт виду и продолжает что-то красиво втирать.
Ёнгуку нравится.
Нравится голос, порой выталкивающий сам себя из каких глубин, но всё равно остающийся чистым и ровным. Нравятся глаза, меняющие насыщенность чёрного отлива в зависимости от ценности того, что произносится вслух. Нравятся пухлые розоватые губы, соблазнительно порой обхватывающие кромку кружку. Нравятся длинные изящные пальцы, отстукивающие тихую дробь по столу, которая на удивление совсем не раздражала, а только успокаивала.
Запах кофе, чая, дешёвого одеколона смешиваются, дают результатом что-то непонятное, нейтральное, но безусловно тёплое.
- И тебе пора, кстати. Я обещал выпнуть тебя, как только ты продерёшь глаза. Иди одевайся, - неожиданно спохватывается Тэхён, почувствовав на себя, тяжелеющий с каждой минутой взгляд и потрескивающую рядом напряжённую атмосферу.
Ёнгук одевается за какие-то минуты, только около двери топчется долго, всматриваясь в приглушенном солнечном свете на хозяина квартиры и стараясь до конца впитать в свой мозг понравившийся силуэт.
Тэхён улыбается очень мягко, как размягчённая карамель в конфете, и – опять же - красиво, стягивает со своего пальто шарф и вяжет вокруг его горла, что-то шепча про утренние заморозки, перерастающие к обеду в настоящие сибирские морозы.
Глупо, но Ёнгук верит.
Он пытается запомнить дорогу, идёт медленно и смотрит по сторонам, стараясь взглядом зацепиться за что-нибудь интересное, запоминающееся, что поможет при воспроизведении маршрута в будущем.
В то, что он вернётся, Ёнгук даже не сомневается и сильнее зарывается носом в тёплый зимний шарф, пропахнувший растворимым кофе, дешёвым одеколоном и пока ещё неопределённым запахом Тэхена.
Вернуть его, конечно, придётся.
Как и захватить с собой набор карандашей и пару альбомов.